Милый мой дневник!

Хорошее — ослепляет и ранит, поскольку по-прежнему подобно блоковским "мгновеньям слишком яркого света". Про плохое — писать больно и не хочу.

На исходе девятнадцатого года мы с Лизухой гнали на элке в Электроугли, где на олиной кухне до переходящего в ночь вечера курили под эпохальное "На Заре". В тот день я проснулась в Измайлово, не могла надышаться духотой квартиры и свежезаснеженным Измайловским кремлём, что в июле с опрокинутыми в пруд огнями гостиницы я и m. фоткали с обратного берега из темноты, где лазали в жару на заброшенный стадион имени Сталина. В полночь мы застряли в Купавне — поезд не ехал ни туда ни сюда, или же двигался бессмысленно назад, но после мчал в Москву без остановок.

Общаюсь с девками (не со всеми. Поругалась в последние месяцы с Дашей и Полиной, с А. и Наташей перестала общаться ИЗ-ЗА ДРАМ, с Настей стала общаться гораздо меньше минус три лучшие подруги), Женей, И., живу с Ильёй (только что, заглянув в мой ноут, спросил, пишу ли я в сию секунду о нём, я соврала, зная его привычку параноить, но потом он сказал написать, что он зачитывает мне свои рифмы, поскольку больше некому). Сплю с m.

как же мне хочется сейчас вырваться в тот беззаботный отлитый в астрономические сутки временной интервал
от потухшего света комнаты на 2-ой Прядильной, где за год изголодавшиеся и исстрадавшиеся губы, отчаявшись и не веря, отлитым металлом ложились в свою форму, и вплоть до застывших на мёрзлых рельсах электричках Горьковского направления на исходе девятнадцатого года

Мой милый дневник! С каждым днём мне всё больше кажется, что я схожу с ума. И кажется, будто мир вокруг убеждает меня в кажущемся: иначе говоря, убеждает меня — либо в моём сумасшествии, либо — насильно и всё больше — внушает мне, что я та, кем не являюсь.
Я устала доказывать что-то, да и сама вот-вот перестану верить в то, что доказываю.