Ноябрьская изморозь на пальто, что, как и вся одежда, кажется чрезмерно неуместной. Улыбки и воспоминание о счастье на птичьих правах разбиваются о простую правду.
Ты, как и он (не могу избавиться от этой ассоциации), обнимаешь меня, тыкаясь носом в волосы. Ты плачешь. О, как хочется плакать мне, но выдавить в слёзы рвущую боль я смогу только оставшись наедине с собой.
Самые противоречивые чувства — были о тебе, но в ту секунду мы стали родными.
Мы творим безумие. В этих стенах безумие правит из-за градусов и полумрака, мы же и без того обеспечили себе его. Та легкость, что впоследствии оборачивается страшной болью.
Бессмысленным было оставлять нас наедине, ведь ты не скажешь ни слова до последней станции, —
Руки.
"В рассрочку созданный комфорт". Он дорог тебе, сколько не целуй рук.
Я открываю подъезда дверь, провожая тебя взглядом, но ты не оборачиваешься.
Ожидая лифта, сползая спиной по стене, я наконец нахожу в себе силы плакать.
Тот холодный ноябрьский простор, ветер, даже если чуть приоткрыть окно, преступно манит.
Уже написан Вертер.
О, если бы моей большей болью за эту ночь было то, что я потеряла в том злачном месте одну из своих самых красивых сережек...
То ли от слез, то ли от алкоголя трещащая голова дарит ощущение обновленности, когда лишь в седьмом часу ты касаешься ею подушки и долго еще вертишься, как на вертеле.
Воскресным утром я начинаю писать на волнистых, будто бы залитыми слезами,страницах блокнота.