Счастлив бысть корабль, переплывши пучину морскую, так и писец книгу свою.
Довольно! Пора мне забыть этот вздор!
Пора мне вернуться к рассудку!
Довольно с тобой, как искусный актёр,
Я драму разыгрывал в шутку!
Расписаны были кулисы пестро,
Я так декламировал страстно.
И мантии блеск, и на шляпе перо,
И чувства — всё было прекрасно.
Но вот, хоть уж сбросил я это тряпьё,
Хоть нет театрального хламу,
Доселе болит ещё сердце моё,
Как будто играю я драму!
И что я поддельною болью считал,
То боль оказалась живая, —
О, боже! Я, раненый насмерть, играл,
Гладиатора смерть представляя!
1868
Пора мне вернуться к рассудку!
Довольно с тобой, как искусный актёр,
Я драму разыгрывал в шутку!
Расписаны были кулисы пестро,
Я так декламировал страстно.
И мантии блеск, и на шляпе перо,
И чувства — всё было прекрасно.
Но вот, хоть уж сбросил я это тряпьё,
Хоть нет театрального хламу,
Доселе болит ещё сердце моё,
Как будто играю я драму!
И что я поддельною болью считал,
То боль оказалась живая, —
О, боже! Я, раненый насмерть, играл,
Гладиатора смерть представляя!
1868
Первый вечер на радость заснеженным ноябрём на Халтуринской улице. Когда Антон ушёл на кухню, а мы рассматривали книги и динозавров, ты лизнул меня в нос. А часом раньше — эскалатор с Площади Ильиа на Римскую, со спины руки держат талию, нежно проникнув меж локтей, и еще трепетнее от неожиданности лава разливается внизу живота.
И в тот же вечер — какой-то критинский флирт с М., стремительные сообщения ей на моих глазах и прочее фрустрирующее дерьмо. Меришь шагами асфальт от моего подъезда. Вечная заноза.
Фотографии прошлогодних тусовок, скрины переписок с поцелуями в щиколотки и в е з д е.
Без пары дней год назад стоишь высокий и красивый на станции метро "Динамо" на все свои д в а д ц а т ь п я т ь, телесный жар в холодном декабре практически ослепляет наездницу, и размыто черты твои вижу, отчего безумно страдаю. Красота, настолько волнующая — мучительна. Но мучительна еще больше оттого, что уплывает от меня.
Меришь шагами асфальт от моего подъезда.
Меришь шагами асфальт от моего подъезда.
В июле — липкие от мороженого пальцы и лишь белые носочки до середины икр, разведенные по кафельному полу.
И сколь не прижимай к себе пускающую дым красных "Мальборо" меня, меришь шагами.
Меришь, и не всегда оборачиваешься.
Чорт подери. Одна боль с самого начала. Иллюзорное счастье на костях. НА МОИХ КОСТЯХ. Вечная заноза, боль боль боль боль БОЛЬ БОЛЬ БОЛЬ БОООЛЬ. Самая пламенная близость, самая моя щенячья радость, самый нежный разговор, самое сплетенное уставшими телами молчание — боль.
***
А по итогу-то ничего не изменилось с той зимы. Я про логарифмы — мне про таблицу умножения. Сама, видимо, виновата. А человек будто не понимает, хотя все прекрасно понимает. "А тебе именно любовь нужна?". Что, блядь? Я тебе чем мозги ебала всё время? "А может уже кого-то любите" — что за нахуй? Я уже миллион раз растянулась ниже плинтуса своим люблю-трамвай куплю, и рыдала и чуть ли не в ногах валялась. Ах тыж ёб твою мать, кошки у него заскреблись на душе. Я дескать так не хочу, мне слишком сотрясательно. Я и так дурной, такого не выдержу. Я себя желаю, хуле. В комфорте хорошо, а тока щас лишних раз дурачком прикинусь, чтоб ты лишний раз унизилась, как ты любишь. Оооох блядь. А ты чо — сама выбрала любить, а я предупреждал. Я ж тут это, в игрушки играю, именно любовь? — после миллиард первого диалога переспросил. Странно, что забыл добавить, что съебать намерен. А вернее довести меня до того, что я сама съебу. И с прискорбным видом заявить: да, нам обоим так будет лучше. ДА ПОХУЮ ТЕБЕ ЕСТЬ И БУДЕТ. А мне щипцами сердце вынули. Но ты это, потом сама поймешь, что любить не надо, а надо выдавать такие евгенеонегинские отмазы. Не отдавался никогда и души не открывал, а потом такой: ну некоторые вот чисто механически трахаются, не обязательно друг к другу хорошо относятся. Вообще хуй пойми зачем была нужна, а что ты отдалась по полной, а я нихуячечки яиц не напряг — сама виновата. Да и вообще, я ЭТО ТВОЕ — любовью назвать не могу!!!! *лицо мучительно кривится*